Приключения четвероногих помощников

---

Проказник Сигнал и подледница Пальма

— Всяких собак я передержал, каких только не было, но всех помню и по кличке, и по характеру. Было время, по 14 штук по ограде бегали, это со щенками вместе. А так рабочих 3—4 завсегда в тайгу брал, да и сейчас то же самое. Люблю собак, особливо добрых и незлопамятных, в смысле необидчивых.

Так добродушно и неторопливо вел свой рассказ Михаил Иванович. Все трое в болотных сапогах, закатанных чуть ли не до пояса, блаженно разлеглись на поляне у жарко пылающего костра и ждали, когда поспеет уха. В котелке уже бурлило, и с минуты на минуту щемящее чувство голода должно было покинуть их организмы. На природе всегда аппетит отменный.
— Так вот я и говорю, — продолжал Михаил Иванович, — разные все собаки, хотя вроде на вид лайка как лайка. А характер у каждой свой: и хитрость, понимаешь, и лукавство, и аппетит, и рабочие качества, и злость, и все такое прочее.

Большой любитель масла

Помню, был у меня здоровый кобель — Сигналом звали. Красавец был, всем хорош: и белку загонял, и лося держал, как на веревке, по глухарю вообще профессор. Соседи не добывают, а я всегда с наживой, и себе остается. Другой раз на путике приходилось вешать, таскать тяжело, и в котомку не влезают, а собаку портить не охота. Раз-другой бросил — и лаять перестанет. А уж по соболю работал — не дай Господь. Первый след встретил — считай, что в котомке. Прет, пока не загонит. Хоть горячий, хоть стылый след, ему без разницы. Хорошо, если утром свежий следок прихватили: 15—20 минут — и лает. А если ночной, тем более вчерашний, считай, день пропал.

Однажды в снегопад упорол за соболем, я и с его следа сбился, бросил. Три дня не было — потерялся, думаю. А к вечеру на третий день его Вовка Алехин приводит. Он из-под Сигнала на вторые сутки соболя добыл. По дороге ко мне Вовка еще трех глухарей завалил. Соболя он мне сразу отдал (у нас закон такой), а глухарей, говорю, забирай, у меня их хватает.

Все вроде бы ничего с кобелем, но ворюга был несусветный! Лупил сколько раз и воспитательную работу проводил — бесполезно. Главное, при тебе не пакостит, но стоит отвернуться или в избушку после него прийти, считай, что-нибудь упрет обязательно. И особенно он масло сливочное любил, куда ни прячь, найдет все равно и схавает весь запас. Сколько раз он меня без масла оставлял, счету нет. Я что только ни делал: и в дупло прятал, и на крышу в избушке, и под дерево вешал. Первые дни вроде ничего, а потом выследит, один черт, и сопрет сразу весь пакет. Я и сам без масла не могу на промысле. Однажды он на лабаз даже залез, масло, видать, искал. Открыл вертушку зубами, а там мясо лежало, вцепился в сохатиную ляжку и тянул до тех пор, пока сам вместе с мясом не свалился. А лабаз у меня — на девять ступенек лестница. Во пакостник какой был!

Решил я на третий год в избушке масло хранить. А Сигнал взад-вперед открывал дверь совершенно свободно. Пришлось замок купить на посмешище всем охотникам. Теперь-то сезон с маслом буду, сам себе думаю, объегорил я тебя, друг. Хоть в избушке масло хранить и не дело, но что попишешь? Под нары в холодок положишь — мышва грызет, под потолок повешаешь — тает. Я его под нары на гвоздик повесил, хотя и там от мышей не спасешься, но все же не так, как на полу. Помню, как-то оставалось у меня после охоты килограмма три риса. Я его в мешочек над столом повесил. Прихожу осенью, пустой мешочек висит мой: одна-единственная дырочка внизу, и ни одного зернышка. А над нарами на стенке шапка лесорубочная висела, за завязки подвешенная. Весь рис туда мошенники перетаскали.

Одна к одной рисинки уложены, на зиму, видать, запасли. От мышвы не спасешься, если их сразу не выловишь в избушке. Ну, это не по теме, на чем я остановился? А-а, вспомнил.
Пришлось, стало быть, замок покупать. Утром уходим на охоту, я дверь — хлесь на клюшку, а ключ под порогом оставлял. Три дня проходит — все в норме, я доволен, что Сигнала перехитрил. Хотя в порядке поощрения, когда соболька загонял, я ему кусочек хлеба давал вечером, маслом намазанный. Он уже это четко знал: не отстанет, пока свое не получит. На четвертый день подхожу к избушке, гляжу: замок валяется, дверь распахнута, целлофановый пакет из-под масла лежит рядом. Нашел ведь, падла, ключ и все равно масло спер.

— Ха-ха-ха, ну ты и загибать, Михаил Иванович!
— Что мне загибать, говорю же, ключ под порогом оставлял, а надо было на дверь положить или с собой таскать. Он-то видал, как я открываю не раз. Вот и нанюхал его, а уж как замок отомкнул, ума не приложу.
— Да не может собака быть такой ушлой, прибавляешь ты ей ума.
— Если и прибавляю, то самую малость, мне не верите — спросите у Кольки Холмогорова, тот соврать не даст. Он с Сигналом ходил, знает.
— Как тебе не поверишь, верим, конечно, и у Кольки спрашивать не будем. Ты еще что-нибудь расскажи, только маленько погодя, животы отдохнут.

Налим с сюрпризом

— Никаких проблем, можно и еще. Про собак, так про собак. Я все лаек больше держал, другие породы не люблю. Разве что дворняжек теще любимой разрешал держать. Один раз, правда, сеттер был у меня, вернее, сеттериха, Пальмой звали. А дело было так.
Приехал к нам на север откуда-то с запада преподаватель музыки в школу. Привез он с собой Пальму, красивая такая барская сука, утятни¬ца — спасу нет. Его задача только утку убить, а куда упала неважно: в кусты, в болото, в грязь, в воду. Подранил или насмерть сбил — найдет и принесет, рядом с Иваном Сергеевичем положит. Не пожилось что-то ему у нас, на второй год уезжать к себе в Тульскую область собрался. А жил по-соседски со мной, мы с ним частенько на уток ходили, и я ему завидовал.

Я вроде тутошний, а он приезжий, но частенько меня по уткам за пояс затыкал, и все за счет Пальмы. Подарил он мне ту Пальму за чисто символическую цену, когда уезжал. И жду я весну, жду первых уток.
В начале мая, значит, еще везде снег лежал, пошел я с Пальмой вот сюда, где сейчас сидим, на Захребетную протоку. Тут, сами знаете, первая полынья ежегодно открывается, и первая утка появляется имен¬но здесь.

Пару сетей с собой прихватил — свежей рыбешки добыть. Под¬хожу к этой самой поляне, смотрю издаля: две полыньи уже открыты. Верхняя метров эдак на 50, а нижняя чуть поменьше, метров на 70 от верхней. На большой, вижу, три кряковых плавает, два селезня и утка. Никто еще в деревне утку не добывал, у нас это каким-то престижем считалось. Ну, думаю, мне первому подфартило. Упал, значит, я на пузо и ползу по поляне. Где кусты, где старая трава высокая осталась, скра¬дывать — милое дело.

Пальма тоже рядом на пузе ползет — понимает, видать, приучена была, я сам удивился. Подползли мы метров на 40, я не тороплюсь, парю уток, жду, когда вместе сплывутся. Выждал мо¬мента, значит, ну и лупанул. Пальма сходу через лед в воду кинулась. А течение, хоть и небольшое, но проглядывается. Гляжу: селезня вода уже к кромке подтягивает. Только его ко льду прибило, так сразу под лед и затянуло. Неужели, думаю, и Пальму утянет течение.

Только я это подумал, а она сама — нырь и скрылась. А до нижней полыньи, говорю, не менее 70 метров. Бегаю по берегу, переживаю за собаку свою… Вот тебе и поохотился с утятницей, первый раз пошел и собаку загубил. Казалось, вечность прошла, а я все бегаю, матерюсь, жду, когда ее в нижнюю полынью вынесет. А забереги-то уже глубокие, не могу на ту сторону перебрести. И вдруг смотрю, пузыри из-подо льда пошли, а потом Пальма появляется и на лед вылезти пытается. И, главное, в зубах какая-то хохма трепыхается, не разберешь сразу: брызги вокруг головы, ничего не видать. Потом, смотрю, Пальма на лед выцарапалась, а в зубах здоровенная рыбина извивается.

Ну, диво, думаю сам себе, впервые такое вижу. А она заберегу с ней переплыла, на берег выскочила, бросила налима мне под ноги, и давай по лугу носиться, греться. А я довольный такой сделался сразу, давай костер варганить. Сварю, думаю, уху свеженькую, сам наемся, Пальму накормлю, заработала, и домой кус хороший останется. А налим здоровенный, башку кое-как в котелок запихал. Отрубил, значит, голову топором, поставил котел на костер, давай налима пороть. Брюхо толстое, макса, наверное, в чашку не влезет. Только животину-то вскрыл, наш селезень оттуда и вывалился. Тут только до меня дошло, усек, почему Пальма налима этого схватила. Видать, на ее глазах он селезня заглатывал.
И вновь громкий хохот потряс веселую поляну.

— Ну ты и даешь, Михаил Иванович, мне бы в жись такого не придумать.
— А я ничего и не придумывал, как было, так и рассказал, а не вери¬те — примите за сказку, какая мне польза врать-то? Видели бы вы того налима, не смеялись бы. Килограммов около десяти будет, говорю же, башка кое-как в котелок влезла, а макса и не поместилась, сырую при¬шлось съесть. Такой налим гуся заглотит, не удивлюсь, а вы сомневае¬тесь, несерьезный народ, мальчишки...

Борис Завацкий